Джек Лондон. Звездный скиталец

[Захаров]

Это не совсем обычная книга как для Джека Лондона. По крайней мере так подумали цензоры советского времени, словно забыв о ее существовании. При всей любви к Джеку Лондону в Советском Союзе, издании полных собраний сочинений, она не вошла практически ни в одно из них, кроме после 1928 года. О ней не упоминалось в антологиях и биографиях писателя. В общем-то и понятно почему - и вы поймете это очень скоро, как только начнете ее чтение.

 

Кстати, Джек Лондон знает о тюрьме не понаслышке. Он был осужден в свое время за бродяжничество и провел в заключении около месяца. Не много, конечно, но впечатлений, похоже, ему хватило вполне.

 

...

 

ГЛАВА II

 

Итак, я - Дэррель Стэндинг. Скоро меня выведут из тюрьмы и повесят. Пока что я скажу свое слово и буду писать на этих страницах об иных временах и об иных местах.

 

После приговора меня отправили доживать жизнь в Сан-Квэнтинскую тюрьму. Я оказался "неисправимым". А "неисправимый" - это ужасный человек, по крайней мере такова характеристика "неисправимых" в тюремной психологии. Я стал "неисправимым" потому, что ненавидел лишние движения. Тюрьма, как и все тюрьмы, была сплошной провокацией лишних движений. Меня приставили к прядению джута. Преступная бесцельная растрата сил возмущала меня. Да и как могло быть иначе? Борьба с нецелесообразными движениями была ведь моей специальностью. До изобретения пара или паровых станков, три тысячи лет назад, я гнил в тюрьме Древнего Вавилона; и, поверьте мне, я говорю правду, утверждая, что в те древние времена мы, узники, гораздо продуктивнее работали на ручных станках, чем работают арестанты на паровых станках Сан-Квэнтина.

Бессмысленный труд стал мне нестерпим. Я взбунтовался. Я попробовал было показать надзирателям десятокдругой более продуктивных приемов. На меня донесли. Меня посадили в карцер и лишили света и пищи. Я вышел и опять попробовал работать в хаотической бессмыслице станков. Опять взбунтовался, опять - карцер и вдобавок смирительная рубашка. Меня распинали, связывали и тайком поколачивали грубые надзиратели, у которых ума хватало только на то, чтобы чувствовать, что я не похож на них и не так глуп, как они.

 

Два года длилось это бессмысленное преследование. Тяжко и страшно человеку быть связанным и отданным на растерзание крысам. Грубые сторожа были этими крысами; они грызли мою душу, выгрызали тончайшие волокна моего сознания. А я, в моей прежней жизни отважнейший боец, в этой нынешней жизни совсем не был бойцом. Я был земледельцем-агрономом, кабинетным профессором, рабом лаборатории, интересующимся только почвой и повышением ее производительности.

 

Я дрался на Филиппинах потому, что у Стэндингов была традиция драться. У меня не было дарований воина. Как нелепо это введение разрывных инородных тел в тела маленьких черных людей. Смешно было видеть, как наука проституирует мощь своих достижений и ум своих изобретателей в целях насильственного введения инородных тел в организмы черных людей. Как я уже говорил, я пошел на войну, только повинуясь традиции Стэндингов, и убедился, что у меня нет воинских дарований. К такому убеждению пришли и мои начальники, ибо они сделали меня писарем квартирмейстера, и в этом чине писаря, за конторкой, я и проделал всю испано-американскую войну.

 

И не как боец, а как мыслитель возмущался я бессмысленной тратой усилий на тюремных станках. За это и стали меня преследовать надзиратели, и я превратился в "неисправимого". Мозг мой работал, и за его работу я был наказан. Когда моя "неисправимость" стала настолько явной, что смотритель Этертон нашел нужным постращать меня в своем кабинете, я сказал ему:

- Нелепо думать, дорогой смотритель, будто эти крысы-надзиратели в состоянии вытравить из моей головы вещи, которые так ясно и определенно рисуются в моем мозгу! Вся организация этой тюрьмы бессмысленна. Вы - политический деятель. Вы умеете плести политические сети для улавливания болтунов в кабаках Сан-Франциско, но вы не умеете прясть джут. Ваши станки отстали по крайней мере на пятьдесят лет...

 

Но стоит ли продолжать эту тираду? Я доказал ему, как он был глуп, после чего он решил, что я безнадежно неисправим.

 

"Дайте псу худую кличку..." Вы знаете эту поговорку! Ну, что ж!

 

Смотритель Этертон дал последнюю санкцию моей дурной репутации. Я стал предметом общих преследований. Все грехи каторжников сваливали на меня, и за них мне приходилось расплачиваться заключением в карцер на хлеб и воду, или же меня подвешивали за большие пальцы рук и держали в таком положении на цыпочках целые часы; каждый такой час казался мне длиннее всей жизни, прожитой до этого. Умные люди бывают жестоки; глупые люди - чудовищно жестоки. Сторожа и другие мои начальники, начиная со смотрителя, были тупые чудовища. Послушайте, что они со мной сделали! Был в тюрьме поэт-каторжник с маленьким подбородком и широким лбом, - поэт -дегенерат. Лгун, трус, доносчик, шпик.

 

Изящные слова, не правда ли, в устах профессора агрономии? Но и профессор агрономии может научиться дурным словам, если запереть его в тюрьму на всю жизнь.

 

Этого поэта - мазурика звали Сесиль Винвуд. Его уже не раз присуждали к каторге, но так как он был предатель и доносчик, то в последний раз его приговорили всего лишь к семи годам. "Хорошее поведение" могло значительно сократить и этот срок. Мой же срок заключения был - до самой смерти! И этот-то жалкий дегенерат, чтобы сократить свое заключение на несколько лет, вздумал добавить целую вечность к моему пожизненному сроку!

 

Я расскажу вам, как это случилось. Я сам узнал правду лишь через много-много лет. Этот Сесиль Винвуд, чтобы выслужиться перед начальником тюремного двора, смотрителем, директорами тюрьмы, комитетом помилований и губернатором Калифорнии, сочинил побег из тюрьмы. Теперь заметьте себе: во-первых, прочие каторжники так ненавидели Сесиля Винвуда, что не позволили бы ему даже поставить четвертушки табаку на тараканьих гонках (тараканьи гонки - любимое развлечение каторжников); во-вторых, я был псом с худой кличкой; в-третьих, для своих махинаций Сесиль Винвуд нуждался в псах с худыми кличками - в пожизненно заключенных, в отчаянных, в "неисправимых".

 

Но пожизненно заключенные (или "вечники") тоже презирали Сесиля Винвуда, и, когда он подъехал к ним с планом общего побега, его высмеяли и прогнали с бранью, как того заслуживает провокатор. И все же он их одурачил, этих сорок хитрейших молодцов. Он не оставлял их в покое. Он хвастался, что пользуется влиянием в тюрьме, как "доверенный" конторы смотрителя, а также благодаря тому, что работает в тюремной аптеке.

Был среди каторжников Долговязый Билль Ходж, горец, осужденный за грабеж в поезде и целые годы живший одной мечтой: как бы убежать и убить своего товарища по ограблению, который выдал его. Этот-то Долговязый Билль Ходж и сказал Винвуду: "Докажи мне!"

 

Сесиль Винвуд принял вызов. Он утверждал, что опоит сторожа в ночь побега.

 

- Рассказывай! - говорил Долговязый Билль Ходж. ...

_ttp://www.tyurem.net/books/london/index.htm

[CI-KP]

Внесите, пожалуйста, в Ваш пост пояснение о том, какое отношение имеет эта книга к теме форума.

[hound]

Я эту книгу читал - интересная. А собрание сочинений, куда она вошла, было издано где-то в 60-х...

Суть темы на данном форуме не уловил.

[eduard]

:smile10: ..типа, от тюрьмы не зарекайтесь, коллеги.. :smile17:

 

 

:smile12:

[Захаров]

Внесите, пожалуйста, в Ваш пост пояснение о том, какое отношение имеет эта книга к теме форума.

Я посчитал возможным представить сообществу мысль, что только (и столько) литературный талант Д.Лондона не смог бы, по-видимому, дать пищу для такой сильной книги.

Основой для неё, скорее всего, являлось его недолгое, но красочное пребывание в заключении за бродяжничество.

Так сказать - погружение в ситуацию...

Кто знает, какие литературные таланты теряет родина и мировое сообщество в лице форумчан... :smile12: